Незабвенный Мугутдин

В 1936 году студентка мединститута Кажлаева Бадружаган проходила медицинскую практику в Республиканской клинической больнице. Находясь на первом этаже, она заметила милиционера, стоявшего возле одной палаты, дверь которой была приоткрыта. В палате лежал больной, лицо которого Бадружаган показалось знакомым. Он, лежа на боку, наклонившись над стулом, стоящим возле его изголовья, что-то писал. Врач, проводивший вместе со студентами обход больных, дойдя до этой палаты, оставил студентов в коридоре и зашел к больному один. Затем Бадружаган узнала, что больным оказался известный лакский поэт Мугутдин Чаринов, друг ее брата Мугали. Она знала, что Чаринова арестовали год тому назад, предъявив обвинение в контрреволюционной пропаганде в его произведениях. Вспоминала, как Мугали, услышав об аресте Мугутдина, приехал добиться свидания и помочь своему талантливому, честному другу, но все были глухи к его просьбам. Бадружаган вспоминала стихи Чаринова:

У кого светлые помыслы в душе,
У кого есть желание о людях заботиться,
Кто бедным, обездоленным желает помочь,
Выходи на простор и за дело берись!

Так звучал его голос в защиту народа, а теперь сам был объявлен его врагом. Мугутдин был в первых рядах тех, кто отстаивал и возрождал новую жизнь. В 1913 году организовал в родном ауле просветительное общество "Новолуние", где выступал с чтением "Заря Дагестана", издаваемой Саидом Габиевым в Петербурге. Он поддерживал тесную связь с Саидом Габиевым, переписка которых сохранилась в дагестанском партийном архиве.. При обществе был кружок художественной самодеятельности, где ставились спектакли по пьесам Чаринова и исполнялись песни на его слова. В 1917 году в Темир-Хан-Шуре в типографии Мавраева стала издаваться газета "Илчи" на лакском языке, ще сотрудничал и Мугутцин Чаринов. А с 1921 года он стал работать главным редактором газеты "Трудовой народ" на лакском языке. Мугутдин обладал могучим талантом, пользовался любовью и йризна- тельностью народа.

Трудно было поверить, что такого человека могли оклеветать и арестовать. Предъявляя ему обвинение, блюстители закона выборочно брали предложения или слова из текстов его произведений переваривали их. Обвиняли его и в переводе йасни Крылова "Осел и соловей", мораль которой имеет контрреволюционный смысл, Чаринов признал, что ему не надо было переводить мораль басни. А каким успехом пользовался спектакль по его пьесе "Габибат и Гаджияв", поставленный в 1921 году в Кумухе, где играл и его брат Мугали. И эта пьеса, написанная по тематике известной трагедии Шекспира "Ромео и Джульетта", теперь ставилась автору в обвинение, так как в ней звучала контрреволюционная пропаганда.

Положение Мугутдина усугублялось и тем, что вместе с Эфенди Капиевым и Аткаем Аджаматовым сидел за одним столом, с троцкистом и "врагом народа" Лелевичем.приезжавшим тогда в Дагестан. Мугутдин при допросе очень хорошо отозвался о Лелевиче, характеризуя его только с положительной стороны. В одном из своих стихотворени он писал:

Удивляюсь я, друзья, человеческой натуре,
Что торопятся судить другого челочка,
Не разобравшись обвиняют, с легкостью оклеветают...

Смысл этих строк невольно оправдался судьбой самого поэта, попавшего в когти озверелых НКВД-ешников. Мугутдина арестовали в одиннадцать часов ночи, в июле ,1935 года. В тот день к нему на каникулы приехал брат его Абдул, который учился в ростовском финансово-экономическом институте, а с ними и Чарин, студент Дагестанского медицинского института. Мугутдина забрали. В квартире сделали.обыск, затем все вещи выкинули на улицу, выгнали всю семью и квартиру опечатали. Трое малолетних сыновей, старая мать, жена Мугутдина остались без крова. Дети заболели. Двоих старших пришлось отправить в район к родным, а с пятилетним внуком мать Мугутдина уехала в город Буйнакск к сыну Абдулу. Жена же Мугутдина Роза осталась в Махачкале хлопотать о нем. Но все ее труды, заявления не находили ни внимания, ни сочувствия канцелярских бюрократов. И те, кто знали Мугутдина, как честного и порядочного человека, боялись заступиться за него, ибо заступников ожидала такая же участь.

Много жалоб и заявлений писал из тюрьмы и сам Мугутдин, но его слова вообще не брались во внимание, все стороны были закрыты. Мугутдин стал протестовать против необоснованных обвинений и, наконец, отчаявшись, объявил голодовку, которая пагубно отразилась на его и так подорванном -здоровье. Он тяжело заболел легкими. Тюремные врачи, убедившись в неминуемой смерти больного, перевели его в Центральную клиническую больницу, чтобы не зарегистрировать за собой еще одну смерть заключенного. Первые дни Мугутдин был очень плох.

Брат его Чарин, будущий врач, стал заботиться о нём, враци делали все возможное, чтобы поставить его на ноги. Постепенно он ст^л поправляться, теперь уже мог сидеть на постели, появилась сила думать и писать. Закончив медицинскую практику, Бадружаган вернулась в эту палату, объяснив дежурному, что идет к больному оказать медицинскую помощь по назначению врача. Дверь по-прежнему была приоткрыта. Мугутдин лежал на спине с закрытыми галазами. Рука с карандашом покоилась на груди. По тому, как он сжимал в руке карандаш, Бадружаган поняла, что больной не спит. Она тихонько постучала йо тумбочке пальцем. Мугутдин открыл глаза и удивленно посмотрел на нее.

— Бадру, что ты? Как ты сюда попала? — спросил о_я радостно.
— Я-то здесь прохожу медицинскую практику, а вот вы сюда попали, знают ли ваши близкие о том, что вы здесь?
— Знают. Роза была недавно, обед приносила, покормила меня и ушла. Врачи просят, чтобы родные у меня не задерживались и потому они быстренько уходят. Скоро придет Чарин. Он заходит как врач, и к нему со стороны особых претензий нет.
— Как Мугали, где он?
— Мугали сейчас в Баку. Приезжал, когда вас арестовали, пытался помочь вам, добивался свидания, но тщетно.
— Я знаю. Что поделаешь, время такое, хотя это наше большое несчастье, — сказал Мугутдин тихо и сдержанно.
— Врачи говорят, что,вы при поступлении^ыли в плохом состоянии, а теперь дело пошло на поправку, я рада за вас. Они уверены, что вы скоро поправитесь. Если вам что-нибудь нужно, не стесняйтесь, я ведь в любое время смогу к вам зайти.
— Спавибо, сестричка, мне особо ничего-то и не нужно, только захаживай по возможности сама, рассказывай о наших людях, я буду очень рад.

Бадужаган заметила, что графин на тумбочке почти уже пустой, только на донышке осталась мутная вода. Она взяла графин, и Мугутдин, поняв ее, сказал:

—Да вот Много пью воды, какая-то жажда внутри. Бадружаган вымыла графин и наполнила охлажденной кипяченой водой. По тому взгляду, как Мугутдин посмотрел на графин с водой, она поняла, что он хочет пить, наполнила стакан и подала ему.
— Спасибо, сестричка, — видимо у вас вот эта черта заботливости в людях в роду по наследству идет. Отец ваш Абдурахман тоже обо всех заботится, Мугали тоже такой же, дай бог вам здоровья!

Бадружаган вышла от него в подавленном настроении. Этого порядочного честного и гуманного человека было тяжело видеть в таком бесправном и больном состоянии. "Неужели, когда он поправится, его опять поведут в тюрьму?" — подумала Бадружаган, и от этой мысли ей еще тяжелее стало на душе. Она вспомнила слова из стихотворения самого Мугутдина:

О, была бы на мне шапка шайтана,
Я бы смог невидимкою стать.

"Действительно, были бы на самом деле такая шапка, какую бы неоценимую услугу оказала она в данный момент!" — подумала Бадружаган. Во дворе больницы она увидела родственников Мугутдина и подошла к ним. С тех пор, как Мугутдина перевели в эту больницу они, оказывается, ежедневно приходили сюда, ждали, когда выйдет лечащий врач, чтобы спросить о нем, так как им запрещено заходить к нему. Несмотря на все усилия врачей и родных, Мугутдину становилось хуже.

Узнав о тяжелом состоянии его здоровья, из района приехали родные. Несколько дней и ночей, молча опустив головы, стояли во дворе больницы, со страхом и надеждой ожидая исход дела. Приходили в больницу друзья, товарищи и многочисленные поклонники его таланта. Был февраль месяц, холодный пронизывающий ветер бил и трепал и так сломленных горем людей. Одни уходили, другие приходили, круглосуточно дежурили возле больницы его родственники и товарищи. Так в тревожном ожидании прошел и март месяц. Родные надеялись на чудо, но чудо не произошло.

Шестого апреля 1936 года Мугутдин скончался. Удостоверившись, что сердце подследственного остановилось, милиционер, что стоял на карауле, впервые покинул свой пост. Теперь уже родным и близким разрешили забрать безжизненное тело этого удивительно красивого и талантливого человека. Услышав•страшную весть о кончине Мугутдина, возле больницы собралось много народа. Решили тело сына отвезти в Буйнакск к материи. Но НКВД запретил кому бы то ни было использовать машину, для перевозки тела "врага народа". Друзья же решили нести Мугутдина на руках не только до Буйнакска, но и до его родного аула.

Их остановил односельчанин Мугутдина Гасан, который тогда работал в Махачкале часовым мастером. Он решил пойти за помощью к своему земляку Абакару Аммаеву, работавшему тогда наркомземом, попросил всех подождать его возвращения. Абакар в молодости участвовал в культурнопросветительном кружке "Новолуние", организованном Мугутдином, и, как все, очень любил Мугутдина, ценил его творчество. Весть о кончине друга потрясла Абакара, он очень расстроился. Гасан рассказал о запрете НКВД в выдаче машины, чтобы положить тело Мугутдина и увезти к матери.

— А я дам машину, пусть потом со мной делают, что хотят! — сказал Абакар в сердцах и вызвал машину своего подведомственного учреждения. На этой машине сам приехал в больницу и отвез тело друга в Буйнакск.

Самое кощунственное и абсурдное совершилось на четвертый день после смерти Мугутдина. Начали судебное разбирательство по делу Чаринова. Было вынесено чудовищное решение суда — десять лет тюремного заключения. Семью Мугутдина объявили семьей "врага народа" и лищили всех прав. Один за другим умерли дети Мугутдина, умерла мать, затем — брат — Чарин.

Так жестоко и бесчеловечно расправились с этим обаятельным, талантливым, лучезарным человеком, который из глубины лет освещает нас своим светом.