Быль о лакском богатыре

Пусть будет хорошо хорошим, пусть плохо будет всем плохим,
Пусть час рождения проклиная и скрипя зубами,
Все подлецы и негодяи умрут от боли в животе,
Пусть кара подлеца отыщет и в сакле и среди дворца,
Чтоб не осталось в Дагестане ни труса больше, ни лжеца!!!

Расул Гамзатов

Сия притча повествует о том, что случилось 400 лет назад в далеком XVII веке, в горном Дагестане во времена правления ханов Гази-кумухских. Однажды, персидский витязь не знавший себе равных в искусстве войны, борьбы и вообще рукопашной схватки, бросил вызов хану. Это был громадный силач родом из Мазандарана, потомок самого Рустама-Зала – знаменитого народного героя Ирана, воспетого в Шахнаме, громившего полчища Турана. Сей могучий витязь одним ударом кулака сражал насмерть несущегося во весь опор разъяренного быка. Он поборол многих пехлеванов, оставил жен их вдовами, а детей сиротами. Нигде, будь то в самом Иране иль в близлежащих к Персии: Армении, Грузии (Азербайджан же находился в Персии), но даже в дальних многих краях, никто не мог осилить его. Слава непобедимого пехлевана неслась впереди него и достигла горных теснин Дагестана. Но ничто не нарушало покоя в горах пока, сам он в один из летних дней не появился в Гази-Кумухе.

Хан вышел встречать гостя со своей свитой и пригласить в город в свой дворец:

– Приветствую чужестранец тебя в наших краях. Мы наслышаны о твоем мужестве и силе. Будь гостем, вкуси нашего хлеба, соли. Коли устал, отдохни с дороги, испей прохладного шербета. С чем пожаловал?

Но злобный иранец, весь черный, как угрюмая туча, вразрез всем обычаям долга уважения хозяину, предложившему кров и хлеб, после обмена приветствиями, велел толмачу сказать так, хану:

– Владыка Дагестана, хан Гази-кумухский, вам всем известно кто я. Я же явился к вам не пировать. Но посмотреть, есть ли у вас в Дагестане, кто хоть раз сумел бы сдвинуть меня с места. О победе над собой, – тут он расхохотался, – и не говорю. Если такой удалец среди вас? Я вызываю любого, кто желает побороться со мной. Я переломил шеи и хребты многим отважным воинам, вырвал зубами их сердца и съел! Я потомок самого Рустама-Зала! Я разрываю в клочья тигра! Сталь в моих руках уподобляется тесту! Я крошу одним ударом кулака крепостную стену! Никто не в силах победить меня! Пусть выйдет тот, кому не дорога его голова и я, оторву ее!

Услыша столь дерзкий ответ, благородный хан весь побелел от ярости, но сдержался. Спросил:

– Мы обратились с дружбой к тебе, ты же дерзишь нам. Не гоже мусульманину так вести себя. Не боишься ли голову свою потерять сей же час за оскорбление?

Иранец вновь расхохотался. Казалось, стоит сам слон, непомерно большой жеребец под ним сгибался от его тяжести. Сняв шлем, он передал его и кремнёвку своему оруженосцу, вместе с копьем. Положа руку на грудь покрытую латами и кивнув головой, ответил:

– Не гневайся хан, ты сам воин и знаешь мы народ грубый. Ты спросил, я же ответил с чем пришел. Я гость твой, потому в безопасности от ярости твоей. Я люблю бороться и сражаться. Изъездил многие страны и везде я побеждал. Я вознес славу моего предка в далекие пределы Чина и Хиндустана, в Арабистан – в Ирак и Миср, бился с их богатырями, ломал хребты пехлеванам турок в Стамбуле, румов, фаранджей и руссов. И сражусь, здесь у вас, как и везде, будь-то поединок при полном вооружении, либо в рукопашную, но в обоих случаях лишь насмерть!

Пожилой хан погладил бороду и с иронией спросил самоуверенного и заносивого перса:

– Что ж сынок, вижу ты воистину могуч. Слава твоя, знаменитого иранского борца, мазандаранского тигра, дошла и до нас. Но победив стольких сильных противников в стольких странах мира, ты теперь явился к нам. Не мала ли слишком родина наша по сравнению с теми землями в которых ты бывал? И победа здесь добавит ли славу тебе, коя уже блещет на небосводе? Почему ты решил явиться к нам, ведь побед твоих итак, хватает... так почему же?

На что тот ответил:

– Хан, об искусстве борьбы вашей, будь-то пешим иль в седле, бое на кулаках слыхал я краем уха, но везде. Потому, пожелал узнать правда ли, что вблизи с могучим Ираном, живут такие богатыри из маленькой, горной страны величиной в ладонь. Потому, вот и раскину шатер свой здесь и дам сроку вам недель 2-3, не больше. Если есть среди вас такие, то буду ждать встречи с ними в поле. После же своей победы, буду рад, коль поделишься со мной своим хлебом, мудрый хан. Но воистину, если не найдется кто, то пусть не разносят пустые речи люди твоей земли. А вот..., – богатырь кликнул слуг, те принялись за сундуки висевшие по обе стороны горбов верблюда, – тебе хан, мои дары.

Но хан мгновенно поднял руку и отрицательно кивнув головой, парировал:

– Отважный воин, ты храбр, но отказался от моего гостеприимства ты вначале. Потому и мне надлежит не принять твои дары. Все в воле Аллаhа Всемогущего, и может случиться так, что славе придет твоей конец именно здесь, в Дагестане. И нужда исчезнет и в пире, и в дарах друг другу. Посему, желаю искренне удачи. Дагестан принимает вызов, жди нашего витязя. А пока, коли пожелаешь, походи, да посмотри. Аллаhу хвала, земля у нас красива. Быть может станешь другом иль останешься врагом. В столице же моей, твои нукеры (слуги) могут приобрести, что пожелаешь. Ас Саламу алейкум! – развернув коня, хан ускакал в тревожных размышлениях.

«Иранец силен», – думал он, – «очень силен, найдется ли, кто сумеет побороть его?» Прошла неделя. Иранец во всю пировал на глазах хана гордо растянув стяг своего шаха на поляне, где сто лет спустя будут разгромлены полчища этих персов, вторгшихся в Дагестан. Хан направил своих гонцов в разные уголки Дагестана. «Но время данное иранцем истечет, пока они будут здесь!», – думал он. В один из дней угрюмый и сильно опечаленный бродил он в рощах Тювяниха, охотясь и все думал об иранце и его наглости. «Неужели не найдется богатырь, который сумел бы осилить этого напыщенного индюка?! Тут не каждый воин подойдет, тут нужен самый лучший! Здесь не только вызов принять, но надо обязательно победить!», – размышлял он, – «Ах! Где же ты молодость моя?!» Возвращаясь обратно, хан пребывал все в тех же тяжких думах – Где же отыскать такого витязя?! Путь ханскому эскорту, скачущему по узкой дороге одна сторона которого обрывалась в пропасть, перегородил осёл. Он был нагружен казалось непомерной для него поклажей – четыремя мешками полных камней. Рядом, шел очень высокий, молодой человек, судя по одежде простой пастух с длинным посохом в руках. Стражник-знаменосец впереди эскорта прикрикнул на него: «С дороги!» Но дорога была узкой и пастух не сумел бы вовремя убрать осла с пути. По другую же сторону дороги шла насыпь для защиты пути от оползней и вымываний грунта дождями, высотой больше средне-рослого человека за которой, чуть подальше, уже вздымалась отвесная стена.

Пастух смущенно поглядел на скачущих воинов, потом повернулся к своему ослу. Отложил посох, присел рядом. Чуток помедлил. Затем вытянув руки под его брюхо, крепко обнял, прижав к груди. Глубоко вздохнув и выдохнув в крике «Йа Аллаh!», поднял осла вместе с поклажей на ладонях на ту насыпь, доходившей ему до низа груди. Эскорт с грохотом проскакал и завернул за поворот. Никто не обратил внимания на одинокого пастуха. Лишь советник хана заметив то, что сделал пастух, продолжал глядеть на него с выпученными глазами повернувшись в седле, пока тот не исчез за поворотом. Хан же скакал рядом, но тот зная, как гневается хан, когда его беспокоят во время размышлений, продолжал молчать всю дорогу, хотя нетерпеливо ёрзал в седле. Наконец, хан со свитой добрались до дворца и все спешились.

И тут хан заметил озадаченное выражение лица своего советника и спросил:

– Что случилось?

Тот извинился и громко, вопрощающе ответил:

– Будьте во здравии и силе мой хан, АМИН! О повелитель, не заметили ли вы, что сделал тот пастух, встретившийся нам по дороге?

Хан вначале удивился, затем нетерпеливо и в раздражении ответил:

– Пастух, как пастух, а что случилось то, что он сделал? – и советник рассказал ему о том, чему свидетелем невзначай стали глаза его.

Хан, теперь смекнув в чем дело, немедля приказывает взять воинов, догнать пастуха и привести его. Воины в галоп бросились обратно, но по дороге никого уже не было. Наступал закат. В отдалении виднелись огни высокогорного села. Вечерняя тишина в селе нарушалась лишь лаем собак-волкодавов. Но теперь она была нарушена и внезапным вторжением шума от топота и лязга оружия двадцати тяжеловооруженных гвардейцев хана во главе с самим советником его. Люди вышли из домов узнать, что случилось. Факелы в руках воинов освещали узкие улицы меж горских саклей. Заревели трубы возвещая людей собираться. Когда же все собрались, советник выйдя вперед обратился к сельчанам, нет ли среди них человека известного своей силой? Старшина-аксакал села вышел вперед и сказал, есть такой и это его сын, двадцати шести лет – Умар. Советник, хорошо запомнивший внешность молодого пастуха, повелел показать. Его привели. Да, это был он. Не понимая, чего хотят от него, он медленно приближался к советнику, недоверчиво присматриваясь к вооруженным до зубов воинам. Увидя его советник взлетел от радости. Улыбнулся, чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из груди!

Это был, судя по внешности могучий богатырь, лишь некоторые из присутствовавших сельчан доходили ему ростом до плеч. Необычайно широкий в плечах, теперь же лишь в грубой сорочке, без тех лохмотьев, что скрывали его прекрасное сложение, он выглядел воистину, настоящим витязем.

Советник вежливо поздоровался и сказал:

– Достопочтенный хан наш срочно желает тебя увидеть.

Парень удивленно возрился на него и тихим ровным басом спросил:

– Чем я угоден стал доспочтенному хану, неужто провинился в чем? Почему такая спешка, ведь ночь же на дворе?

Советник возразил:

– Повеления нашего повелителя не обсуждаются парень.

Все односельчане удивились, мать же его сразу же возопила и запричитала. Советник с трудом успокоил людей и посадив на коня его увез в Гази-Кумух. Хан нетерпеливо прохаживался по зале своего дворца. Наконец услыхав топот копыт, бросился во двор. Люди спешились с коней. Хан смотрел на удальца издали и вернулся в залу. Вскоре вошли туда и его люди вместе с невольным гостем хана.

Повелитель, вначале, внимательно изучал своего подданного. Советник щепнул на ухо имя его. Тот преклонил пред ним голову и поздоровался. Под рубахой выделялись стальные мышцы. Хан ответил на салам и приказал, чтобы его искупали, накормили и одели в лучшие одежды. После же прочтения совместного закатного намаза, хан и его советник лично поговорили с ним. Оказалось, что парень никогда не занимался борьбой и вообще не знаком ни с какими ее приёмами. Хан велел начальнику своей гвардии кратко ознакомить его с этими правилами и с целью самого искусства борьбы. Молодой пастух понял что от него требуется. Потому глядя прямо в глаза хану ответил:

– Мой хан, правьте сто лет здоровым и счастливым во здравии и в силе, я сумею одолеть этого негодяя, но только предоставьте мне в течении 3-4 дней хороших кусков мяса и хлеба. И мяса побольше.

Хан улыбнулся и ответил:

– И только? Сынок, все мои запасы в твоем распоряжении. Ешь и пей на здоровье, что пожелаешь и сколько пожелаешь! Отныне ты мой сотрапезник душевный. Все что взрастает на нашей земле, все лишь для тебя. Победишь, значит жив останешся. Тогда, отдам дочку за тебя и станешь сыном мне Умар, – и приказал подать ему самых изысканнейших яств и снеди, всего, он пожелает: бочонок мёда, туши мяса, бурдюки с молоком, мацонью, целые головы овечьих сыров.

По истечении 4 дней Умар с веселой улыбкой на устах пред ханом и его свитой попросил подать ему ветвь от дерева. Ему подали, ее. Он же сжал ее в кулаке. Все увидели, как напряглось все его тело. А лицо покрылось мгновенно испариной и раскраснелось. Верхняя губа вздрагивала обнажая стиснутые белые зубы. Через минуты 5-6 все увидали, как из конца ветви упала капля воды. Все ахнули. Он разжал ладонь и сплюшенная ветка упала на землю. Стражник на посту, даже выронил копье. Хан радостно потер руки и воскликнул: «Наш сын вот, так и согнет наглого фарса в бараний рог!» По прошествии нескольких дней на поле, где стоял роскошный, огроменный шатер иранца, негде было ступить от скопления народа. Лишь круг в середине поляны был свободен, покрытый разостланными на нем самыми ценными коврами. Казалось, будто не только все ханство, но и весь Дагестан собрался поглядеть на побоище между удальцом гази-кумухским и персом. Подтянулись также даргинцы, аварцы, лезгины, табасаранцы, агульцы из-за высоких горных теснин. Можно было встретить даже кумыков-купцов с равнинной части. Лишь родная мать молодого джигита отказалась прийти и всеми правдами неправдами от души ругала и проклинала лакского хана, и причитала заранее оплакивая сына, будто умершего...

Заревели трубы возвещая о приготовлении к началу поединка. Иранец полуголый в одних широких шароварах разминался во всю. Слуги массажировали своего хозяина, нагревая ему мышцы и покрывали могучее тело его жиром. Воистину, сложение мазандаранского пехлевана внушала почтение. Могучие грудные мышцы вздувались, как кузнечные меха раскалявшие сталь, руки с громадными бицепсами, трицепсами и дельтоидами, подобные клешням краба-гиганта блестели на солнце отливая цветом угля. Бычья шея казалось составляет одно целое с туловищем, сливаясь с широченными плечами. Начальник гвардии хана же в свою очередь, помогал своему подопечному разминаться перед схваткой. Тоже сняв все одежды, оставшись лишь в посеребренных шароварах лакец был не менее мускулист и плечист.

Вновь заревели трубы возвещая уже о начале схватки. Иранец и лакец-Умар двинулись к месту боя и встали друг против друга. Они почти были одинаковы ростом, но иранец был плотнее. Хан кивнул и воин ударил палицей по щиту. Звон стал началом битвы двух титанов. Иранец ринулся вперед как бык, но Умар не дал себя схватить. Но тот был опытный боец и резко развернувшись, повторил атаку. Иранец схватился за указательный палец правой руки своего противника и мгновенно оторвал его. Кровь хлынула из разорванной раны и Умар побледнел, но не издал ни звука. Кругом прокатилась волна ужаса. Хан же закрыл глаза, мысленно молясь за своего борца. Иранец ухмыляясь схватил зубами оторванный палец Умара, разжевал человеческую плоть и выплюнул. Губы его окрасились кровью. Зловещая улыбка не сулила ничего хорошего лакцу. Но Умар с кровавой раной на руке не сдвинулся с места, даже не шелохнулся. Хоть жестокая боль мучила, он стиснув зубы продолжал молчать.

Постепенно, бещенство овладело им и боль исчезла. Иранец бросился на него и обхватил его за пояс. Дагестанец, как показывал наставник, силился разорвать эти цепкие, смертельные объятия напором локтей рук изнутри хвата иранца, раздвигая руки его в стороны. Но локти скользили из-за жирового слоя покрывавшего кожу противника. Иранец же силился сжать пояс и сломать хребет ему, как он сломал хребет самому знаменитому борцу турецкого султана в Стамбуле. Но стан Умара невозможно было сжать, его левая рука защищала спину от давления. Хоть пастух уступал настоящему борцу в технике намного, но выходивший живым из боя с горным медведем, он был не менее силен и крепок. Иранец понимал это, потому решил постараться сломать ему шею иль обездвижить любую конечность захватом. Но и для этого надо было суметь зацепиться, потому продолжал сжимать пояс, стремясь хотя бы повалить его на землю, чтобы там уже прикончить. В ответ же Умар оставшимися целыми пальцами правой руки с кровоточащей раной вместо указательного пальца, схватил голову иранца пятерней, то есть четвертней, сжав большим и безымянным пальцами руки виски его. Два других пальца давили на темя и яблочную кость лица. Левую руку защишавшую пояс от сжатия и уменьшавшую давление на торс, теперь он тоже переместил на голову противника. И опять пальцы левой руки вцепились в голову, на сей раз с основания бычьего затылка на начале волосяного покрова. Ни за одну часть тела иранского борца невозможно было ухватиться из-за жира, посему дагестанец зациклил всю силу на его голове. Но теперь он был сам в опасном положении – смертельные объятия иранца, как тисками смяли его спину. В любой момент под таким нажимом и весом позвонки могли бы сломаться. Страшная боль терзала Умара. Но и перс вначале возликовавший, теперь ощущал свою голову будто меж мельничных жернов. Страшная боль начала терзать и его.

Теперь вопрос стоял такой – кто кого осилит, чья выносливость окажется лучшей, чье тело крепче. Все кругом тревожно следили за происходящим. Все молчали, вокруг не слышно было ничего кроме хрипа и рева двух борющихся гигантов. Ковры разостланные под ними, разрывались под давлением их колонноподобных ног. Борцы словно замерли, лишь усиленное дыхание и громкий рев давал знать, что это не изваяния. Стальные налокотники на руках иранца в сильном трении содрали кожу с пояса дагестанца, обнажились окровавленные мышцы, кровь ручьями стекала с него. Но он продолжал крепко стоять на месте, не разжимая своих пальцев с черепа перса. Притом, рывками головы, он разбил лицо дагестанца в кровь. Людям показалось, что поясница их земляка начала прогибаться во внутрь. Но в это же время, вдруг раздался ужасающий вопль иранца. Раздался хруст. Пальцы дагестанца пробив кости его черепа, вошли в мозг и тот, разжав руки замертво рухнул на лохмотья ковров, а его противник весь окровавленный на него. Так мазандаранский тигр нашел свою смерть в горах Дагестана. Лекари кинулись к земляку. Он был жив, но крайне изнурен и без сознания. Проверив целы ли кости, они заботливо уложили богатыря на носилки и увели с ристалища. Слава его разнеслась по всему Дагестану. Он выжил, раны зажили окончательно. Хан женил его на своей дочери, как и обещал. Он стал правой рукой хана и его наследником за неимением потомка по мужской линии.

Такова славная история подвига дагестанского богатыря...

Примечания:

Гази - борец за веру.
Шахнаме - произведение персидского писателя и поэта Фирдоуси, повествующая о войнах между Ираном и Тураном (т.е. персами и тюрками).
Чин - Китай, Миср - Египед, румы - греки, фаранджи - франки, т.е. европейцы, руссы - русские, славяне.
Намаз - молитва.
Пехлеван - богатырь по-персидски.
Сакля - горский дом.